Однако там ее ожидали совсем другие впечатления. Мать и муж сидели за столом под абажуром с вытянутыми лицами. Какие-то бумаги были разложены на столе. Надя уже было открыла рот, чтобы спросить, но в тот же миг поняла, что это за листки. Несколько минут стояла жуткая тишина. И вдруг Надя засмеялась, легко и радостно. Катерина Андреевна и Роев глядели на нее с ужасом.

— Слава богу! Нашли и чудесно! Больше никакой лжи, никакого лицемерия! Теперь вы все знаете, и меня более не гнетет эта тайна! Я рада, да, да, мамочка, я рада, что вы нашли письма и все открылось. Самой мне бы никогда не хватило духу признаться. А теперь, когда вы оба знаете, мы можем спокойно, как разумные и интеллигентные люди, все обсудить.

Надя постаралась как можно решительней подойти и сесть за стол. Однако смотреть в лицо мужа она не могла. Владимир Иванович сначала побелел, потом покраснел и вдруг закричал, так, что Надя и Катерина Андреевна похолодели, потому что Роев вообще никогда до этого голоса на кого-либо не повышал.

— Обсудить?! Ты говоришь — обсудить! Измену, предательство, подлость, похоть, разврат? Это ты предлагаешь обсудить? И кто герой? Знакомые все лица! Человек, который едва не свел тебя в могилу, обесчестил!

— Владимир Иванович! — ледяным тоном произнесла жена. — Прошу вас не напоминать мне того, что я и без вас прекрасно помню. Однако выяснились некоторые обстоятельства, в свете которых все произошедшее тогда в Париже выглядит совсем по-иному.

— Ты хочешь сказать, что ты не погибала тогда, в одиночестве, на сносях и без средств?

— А! Вот! — воскликнула жена, воздев руки. — Наконец вы получили возможность попрекнуть меня своим благородством! Выставить счет за ваш христианский подвиг! Но я отплатила ваш счет за все эти годы, отплатила своим телом!

— Надя! Опомнись, что ты несешь! — пролепетала Катерина Андреевна, затыкая уши и заливаясь краской стыда от слов дочери.

— Конечно! В приличных домах не принято говорить вслух о таких вещах! — упрямо продолжала Надя. — Никто не знает, что это за пытка, что за мука, ложиться с вами каждый день в одну постель, позволять прикасаться к себе, ощущать вашу ненавистную плоть внутри себя. Господи, как я мучилась все это время!

Ее лицо стало отчужденно-злым и неприязненным.

— Нет! Ты лжешь! Это не может быть правдой! Ведь мы были так счастливы, так любили друг друга! — кричал Владимир, не желая слышать этой постыдной и унизительной правды.

— Это вы любили, — обреченно произнесла Надя, — вы любили меня, а я пыталась приноровиться к вам, но не более того. Я люблю Верховского и всегда любила. Я не могу без него жить. Видимо, нам придется разойтись.

Она произнесла свой приговор и понурилась. Владимир Иванович сник и съежился. Пальцы отплясывали беспорядочный танец на скатерти.

— С ума сошла, Надька! — стонала мать, раскачивая седой головой. — А сын, ты о нем подумала?

— Вы оба знаете, чей Вася сын. Мы уйдем вместе, — жестко произнесла Надежда Васильевна и встала со стула.

— Ну, уж нет! — взревел Роев. — Мальчика я не отдам! Да и ты никуда не уйдешь. Я посажу тебя под замок!

Он тоже вскочил и схватил жену за плечи.

— Володя, милый! — уже тише и спокойней произнесла Надя испуганным голосом. Ей показалось, что сейчас он ее ударит. — Я не пойму, что с тобой стало. Ведь ты мудрый, добрый и понимающий. Ты знаешь меня с детства и не сделаешь мне плохо, не станешь мне противодействовать, ведь так?

— О, нет! Пусть я лучше уподоблюсь грубому феодалу, но я не отступлюсь, — он с остервенением тряс ее за плечи. — Надя, я люблю тебя, люблю больше себя, ты моя жизнь, мое счастье. Оно далось мне с трудом, пощади же меня! Пощади свою мать, каково ей опять пережить твой уход к этому человеку! И как быть с мальчиком, не рвать же его на части?

В это время дверь гостиной отворилась, и вбежал Вася. Он был напуган криками, и губы его дрожали.

— Васенька, мальчик мой! — Надя вырвалась от мужа и простерла к сыну руки, но ребенок с плачем бросился к отцу и уткнулся лицом в его колени.

Катерина Андреевна охнула и схватилась руками за грудь. Надя подскочила к матери.

— Я умру, если ты покинешь нас, — прохрипела она, закатывая глаза.

Надя бессильно оперлась на спинку кресла. Роев звонил в колокольчик, горничная металась с каплями, послали за доктором. Няня несла рыдающего Васю в детскую.

На следующий день Надежда Васильевна очнулась от тяжелого забытья, заменившего ей сон, и ужаснулась содеянному. Как теперь жить, как даже просто выйти из комнаты и посмотреть в глаза близким, любящим людям? Постучалась горничная.

— Что маменька? — тревожно спросила Надя.

— Полегчало уже, докторовы микстуры видать помогли, — отвечала та. — Всю ночь их пили и плакали-с, а сейчас спят. А Владимир Андреевич не спали-с, у себя заперлись и не выходят, я стучала.

Надя вздохнула и побрела взглянуть на мать. Катерину Андреевну уложили в гостиной на диване. От звука шагов она открыла глаза и приподнялась на подушках. Надя пристроилась в уголке, не зная, что и сказать после вчерашнего.

— Утро вечера мудреней. Что надумала? — строго спросила мать.

Она редко так говорила с дочерью, и строгость тона горько уязвила Надежду Васильевну. Точно нашалившую гимназистку ругают за проказы. А она-то надеялась, что уж мать-то точно ее поймет и поможет.

— Не знаю, не знаю, мамочка! Только не жить нам теперь с Володей! Не могу я его тошнотворное благородство выносить!

— Сдается мне, что ты умом повредилась, девочка, — ворчливо продолжала Ковалевская. — Таких мужей, как твой, раз и обчелся! Не понимаешь, от чего отказываешься! Я уж и не говорю, как это гадко по отношению к Володеньке!

— Мама! Вы все о нем да о нем! Вы обо мне подумайте, маменька! Ведь я не люблю Роева, я Верховского любила все эти годы и люблю. Целыми днями думаю только о Евгении, ложусь и засыпаю с мыслями о нем.

— Надя, Надя! Я сколько толковала тебе, что страсть разрушает установившийся порядок вещей, — Ковалевская покачала головой. — Поверь мне, это теперь в твоем теле пылает безумный огонь чувств. Но потом, что будет потом, когда кожа твоя увянет и поблекнет, лицо покроется морщинами, повиснет грудь? Постель перестанет притягивать тебя, ты остынешь, остынет и он. Что тогда будет связывать вас? Да еще наши растоптанные судьбы станут отравлять тебе существование. Ведь ты не только бедного Роева, нас, меня, Васю, бросаешь под ноги своим необузданным влечениям! Наша любовь к тебе — это не любовь? И разве мы для тебя ровным счетом ничего не значим?

Вместо ответа Надя с плачем бросилась матери на шею.

— Мама, родная, не мучьте меня! Что ж вы душу-то мою рвете на части! Господи! Какая пытка!

— Надя, я не переживу твоего ухода второй раз, не приму Верховского и не отдам тебе Васю, — уже тихо прибавила она.